VICTOR SEIFERT
виктор сейферт
им чонин - первое рождение; маньчжурский лев - второе; вик сейферт - третье и последнее;
kim jongin
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
кёнсандо́; чосон // cезон девятнадцатый – ипдон, начало зимы 1890 // путь блистательного журавля // север // тальсуни // чонгвон; приглашенный профессор права в южно-калифорнийском университете;
• • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • • •
обязательство (начальный), синтай призрачного пламени (средний), синтай демона (максимальный и забытый).
« if all these things that you say are true »
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤСнег выпадал. Снег таял. Вода собиралась в капли, в струйки, в струи, сплошные потоки и они с гулом неслись по красной черепице. Внизу, под этим шумом, под сосной и глиной, подавала чай госпожа Ли, дремали слуги, господин Им листал министерские письма, а молодой янбан, десятого дня от рождения, принимал пищу в объятьях кормилицы. Находясь в плену этой же жадности он будет сдирать плоть с трепещущих костей всего через каких-то двадцать лет. Но в этот день, пока его молодая кожа не страшится солнца, он — Ким Тэхён, молодой дворянин, просто ребенок, наблюдающий за белым пятном на стене, за падающим снегом, которого еще не видит. И этот снег таял.
Потоки разбивались
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ в струи,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ в струйки, ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— его имя не станет его проклятием?
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤв капли.
Чонин не помнит шумных празднеств и ярких шелков, само столетие окутало их семью в дымку пороха и табака. Заканчивалась эпоха — он знал это и знал давно. Со слов отца, неосторожно брошенных при ребенке, от поварихи, нянечки, из самого материнского молока. Остатки былых надежд были разбросаны в лохмотьях по картинам и старым письмам. В них осталось все, что ему было необходимо: синий атласный ханбок матери, украшающий её беззаботную улыбку, луна в низинах и пьяный вечер перед фонтаном под цветущей вишней.
ㅤ— озеро весны я встревожил только кончиками пальцев. это ли был мой грех? я презирал тебя, входящую в эту воду, где роилась уже не одна сотня человек, поднимая ил. они тонули, затягивая за собой других, заглатывая эту муть. и она проникала всюду: в каждый зуб, каждый бронх, каждую складку на коже. и когда ты плевалась ею, рыдая у меня на руках, и не могла дышать — так мучительно это было — нелепо и неуверенно, чужими словами, но ты убеждала меня, что так и должно быть. что это — часть жизни, от которой нельзя откреститься, естественный ход событий, а я — дурак — даже не глупец, больной человек, который предпочел отсидеться на берегу своей молодости. ты ругала меня очень страстно; хорошо, что этого не увидела твоя мать. она приказала бы сечь розгами свое непослушное дитя, и так долго, чтобы вся
кровь проступила сквозь одежду, а её на тебе было много: целое море белого хлопка. в тот день, когда твои темные волосы упали мне на лицо, я закрыл глаза и подумал: "я хочу, чтобы моя смерть была такой". почему в тот момент не разорвалось мое сердце? нетвердая, мокрая, как оставленный котенок ты терлась в мою грудь соленой щекой и держалась крепко за рукавицы. я не посмел тогда соприкоснуться голою кожей, хотя я видел, как ты хотела этого, когда тянулась к обнажившемуся запястью. простила ли ты мне ту скорость, с которой я поправлял рукав? мне этого уже не узнать никогда. в конце концов боль и жажда стихла: ты стряхнула высохшую грязь с подола, поцеловала меня жарко одними глазами и ушла в свое lacus aestatis. а я остался один, благословленный проклятием любви к тебе.
Он родился в 1890 году и в 19 лет отправился на войну. Пули кричали над его головой, он слышал их свист даже в ночной тишине, прикипев в страхе к холодной циновке. Иногда утро встречало его кровавой стеной и осуждением на матовой липкой склере. Смерть рассекала воздух со звоном закаленной стали, с эхом дальней бомбардировки, кричала пулеметной очередью. У нее было много лиц, но их объединяло одно: все они изъяснялись на японском.
"Когда-нибудь, может быть завтра или через год, мы вернемся к нашим любимым у себя дома. И не придется бороться, чтобы быть." - так звучала единственная молитва, которую знал Им. Так же он знал, что она была пуста, поскольку их дом больше не являлся домом, исчезли отбеленные солнцем стены и ванны с розовой водой, свечи и семидневная охота, сожжены письма, картины и красота синего шелка. Только звуки стрельбы за холмами приветствовали по утрам.
Тем не менее
ㅤㅤони встали и говорили с Небом,
ㅤㅤㅤㅤчтобы попросить еще один день,
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤкоторый украсит их рты вкусом домашней хурмы еще раз.
"Спасти народ, вернуть суверенитет страны, отомстить пяти министрам-предателям и японцам!" — шелестел в каждой палатке лозунг, поставленный перед армией справедливости его отцом, Им Джонсиком, который на собственные деньги экипировал отряд численностью более трех тысяч человек. Последняя их победа была в 1910 году, когда они захватили город Хонджу, разбив несколько групп японских солдат. Они держали оборону восемнадцать дней, истощенные голодом и галлюцинациями. Память показывала Чонину мать и младших братьев, играющих на берегу домашнего пруда с лотосами. Подошвы их маленьких ног, окрашенные в черный цвет от грязи. Их силуэты, согнутые в молитве. Оборвавшийся под звон натянутой тетивы смех. Мысли текли плавно, словно из-под кисти опытного каллиграфиста: вот дети убиты за бросанием гальки, родители умирают от разбитых сердец. На девятнадцатый день к Хонджу подошли японские подкрепления. Битва под воротами Хонджу длилась восемь часов, после чего выжившие бойцы армии справедливости были вынуждены бежать из осажденного города.
Через четыре месяца семья Чонина была схвачена агрессорами по доносу одного из их корейских агентов. Первой и последней фотографией в его жизни стало фото из французского журнала L'lllustration, опубликованное в 1912 году под заголовком: "казнь захваченных в плен предателей".
я все еще помню выражение их глаз, то, как они смотрели на её тело. как будто она кусок мяса. это не правосудие, не показательная казнь, это был грех и дьявол победно танцевал между телами. эти японцы, эти ублюдки — рот наполняется жидкой слюной каждый раз, когда говорю о них, словно я голоден, словно я дикий пес, который готов сорваться с цепи и в бешеном оскале сдирать с них плоть — они порвали её серый ханбок. она кричала так же пронзительно, как в день своего
рождения, я видел их пальцы на её теле как под увеличительным стеклом, но ничего не мог. руки, привязанные к позорному столбу, были бесполезны, если бы моя шея была длиннее — я отгрыз бы их, я пытался это сделать, но только веревка сильнее сдавливалась вокруг шеи, сжигая кожу как когти полночной тени. скольжение вниз. я закрыл глаза и земля под мной разбилась. моя душа высвободилась из этих узлов, из этой сломанной, гнилой клетки. предатель. я так мучительно необходимо был нужен ей.
Он расправил мертвые легкие, чтобы заставить их заплатить за то, что они сделали, чтобы поглотить и проглотить. Демон желал крови, боли и хаоса. У него не было рассуждений, забот, ничего, только желание убивать. Он голоден, он дикое животное, готовое в бешеном оскале сдирать и поедать плоть. Зверь грохочет в нем: "приди, возьми все, что оставил. Этот мир - твой." И Чонин ловит их, этих солдат в зеленой форме, он не убивает всех подряд, только избранных. Демон жесток не более, чем они сами. Часы пробили двенадцать раз и сказали все, что мертвый пришел убивать.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤ— Подождите, я не могу просто убить.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЯ ждал долго.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤЯ здесь, чтобы пировать.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤГолод и ненависть слились в одно.
Лев Маньчжурии — он получил это прозвище от крестьян, вырезая японских захватчиков по всей стране. На его зубах хрустели не только чужие кости. Местные жители проносили ему в жертву женщин и мужчин, стариков и детей сирот. Крик пробирался к их горлу, кровоточащий, отвратительный, наполненный страхом и болью. Набрасываясь на живых, он был как ядерный взрыв от которого никто не мог убежать. Его зубы жгли, как пламя, поднимаясь выше, быстрее. Каждый из них умирал его смертью, медленно угасая. Огонь, озеро, лес, глаза зверя постепенно растворялись в серой дымке. Так душа уходила из тела.
Демон стал его частью. Всегда рядом, рожденный в мучениях, выращенный в агонии, он — потрошитель, ликовал, отбирая души и его собственную душу, в том числе. Воцарились бесконечные дни смертей и разрушений. Маньчжурский лев не был марионеткой, он ощущал себя почти способным действовать по-своему. В свете черного солнца демон танцевал под его настроение.
Знаешь что я видел в твоих глазах, Август?
Ни-че-го.
Потому что на секунду перед моим взором встало то лицо, что смотрит изнутри.Они встретились в пятьдесят втором. Первое, что Вик сделал после судьбоносной встречи с Юнги — пришел на её могилу и оставил ромашку на мемориальном камне, как она оставила отпечаток на его сердце. Вся любовь, которую он когда-либо имел к ней, исчезла. Даже будучи одержимым он ощущал этот огонь, что теплился внутри, но теперь он выжег все. Все цвета вокруг превратились в оттенки серого, каждое чувство, которое у него было для нее растворилось.
Вместе с Августом они скрылись за холмом, на котором резвились её внуки.
ㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤㅤУ одного из них был знакомый смех.Юнона наклонилась над ним, вся в сиянии, как сошедшая с небес звезда: «Ты победил тьму. Если у тебя нет имени, я дам его тебе, Вик.»
Так она хотела защитить его. Сделать победителем каждой битвы из предстоящего бесчисленного множества. Она была обгоревшим ангелом из слоновой кости, упавшей звездой.
«...Ты ошибаешься, ты ошибаешься, ты ошибаешься, ты ошибаешься. Как ты мог это сделать? Как ты мог сделать это со мной...»
Вина приходит быстро, спрашивая: о чем я думал. Я отвечаю ей: если бы мог, я бы сказал, что всему виной демон, голод и боль отчаяния. Но не скажу, поскольку все эти слова лживы. Я взял его горящую руку, чувствуя, как опаляет спину смрадное дыхание, словно бы за мной следовало озеро серы, и провел до трона самой короткой тропой, где вручил символы власти: свое сердце и черные кости. Я чудовище, — он встречал рассвет расползающимся красным пятном на занавесках, но даже спустя столько лет не мог произнести слово "мертвец", — Но я не могу взять свою жизнь. Я не имею права даже попробовать, хотя знаю как. Я чувствую себя виноватым, но не имею права так себя чувствовать. Потому что это делает из меня того, кем я не являюсь: жертву.Это был конец ноября в Лос-Анджелесе в той старой квартире, в которой все ощущалось пропущенным через желтый фильтр, как зубы после десяти чашек кофе, а стены как и ключицы Юноны были слишком худыми. Они ютились в ней не долго, не больше двух недель, пока решались вопросы с их окончательным местом жительства. Дорога, оставленная за спиной, все еще казалось более соблазнительной, чем неоновая пустошь пустых снов, которая лежала за окном гостиной. Но они слишком определенно чувствовали необходимость своего присутствия в городе Ангелов. Согласно липовому гражданству Виктор Сейферт родился в Грейт-Бенд, в округе Коттонвуд. Вечером, когда любопытные соседи по этажу расспрашивали его о доме, Вик рассказывал про безжалостный холод Миннесоты, медленно поднимающийся с земли, про лед на озерах и хоккей, в который они играли вместе с отцом. Так живо, как будто действительно произошел оттуда.
Каждый день Виктор видит демона в своем отражении в зеркале.
Каждый день Виктор видит демона в чужих глазах.
Каждый день Виктор видит демона и может судить его.
« you should be someone i always knew »
vk.com/ivanfinick // да // реклама
Чуть слышно скрипнув, дверь закрывается за последними, на сегодняшний день посетителями.
В прохладное осеннее время растет число продрогших людей, которые ищут спасения в чашке горячего чая, поэтому теплые и уютные места, в том числе их кафе, пользуются особой популярностью.
Дни осенью куда короче, чем летом, и солнце уже полностью скрылось за горизонтом. Пейзаж на улице постепенно теряет краски и на город медленно, но верно наползает тьма. Цвет тротуаров из серого становится практически черным, да и листва на деревьях и цветы в клумбах тоже теряют ту дневную яркость. Это то самое время, когда любую тень можно принять за посланца иных миров, ну или просто грабителя. В помещении же светло и на удивление тихо, однако Юн не привыкла к такой тишине, особенно в этом месте. Шумные рабочие будни она видит гораздо чаще.
Но вот дверь заперта, ключ от нее висит в подсобке, а значит, официально рабочий день можно считать законченным, и ни один посетитель больше не нарушит этого покоя. Начинается никому не известная жизнь кафешки. Мало кто из посетителей может себе представить, что именно разворачивается в этом заведении после закрытия. Сама Гаюн раньше тоже никогда не задумывалась о том, что помимо основных обязанностей работникам приходится заниматься чем-то еще. А потом она начала работать здесь и поначалу была, мягко говоря, крайне удивлена. А спустя еще какое-то время это стало для нее чем-то вполне естественным и привычным.
Сегодняшнее дежурство началось, как и все остальные, ничего необычного. Конечно, не Гаюн об этом судить, ведь последний раз на дежурстве она была давно, так давно, что и сама не вспомнит, когда именно.
Если бы утром кто-то сказал Гаюн, что она решит остаться дежурить, то она бы как минимум в это не поверила. В ее планы не входило это дежурство, однако один из поставщиков решил иначе, любезно попросив подготовить отчет об оплате за прошлый месяц не позднее завтрашнего утра. Юн не любит работать в одиночестве. Тогда на нее нападает невесть откуда берущаяся тоска, а от этого трудоспособность стремится к нулю. К тому же хмурое настроение, которое обычно принято связывать с осенней депрессией, сегодня особо сильно чувствуется, наверное, из-за пасмурной погоды.
И вот начинается дежурство. Указания раздавать бессмысленно: свои обязанности все уже давно знают и уже давно приступили к делу. Сама же менеджер Хо садится за счета. Расчеты никогда не были ее коньком, к тому же, уставший за день мозг с трудом концентрируется на цифрах, поэтому вместо семерки упорно продолжает вылезать девятка, а Гаюн так и не может сообразить, где же кроется ошибка. Юн молчит, старательно, перепроверяя вычисления, но с мертвой точки дело так и не двигается. Возможно, стоит попробовать переключиться на что-то еще, а потом вернуться к счетам, но Гаюн слишком уперта для этого и не может просто так отступить, да и переключить внимание не на что: своих дел у нее нет, а мешать другим не хочется.
Тут свет, на прощание моргнув, гаснет, и кафешка погружается в полутьму. Фонарь перед зданием через окна светит прямо в окна главного помещения, поэтому темнота не выглядит непроглядной, но все равно пугает. Гаюн нервно оглядывается по сторонам, но не видит ничего нового, все осталось на своих местах, однако сердце девушки начинает биться все чаще и чаще. Нет, трусихой ее назвать нельзя, однако после нервного рабочего дня и не менее нервного начала дежурства подобные потрясения сказываются куда острее, чем в обычные дни. Поэтому Юн успевает заволноваться, потом удариться в легкую панику, но свет так и не собирается включаться.
- Может сходить проверить, что там? – этакий намек, ибо просить прямо нельзя, а то еще подумают, что менеджер Хо боится темноты. Это, конечно, так, но никто об этом знать не должен, иначе разрушится весь образ суровой начальницы.
В темноте Гаюн не видит реакции Черин или Менсу, поэтому даже не знает, прислушался ли кто-то к ее словам и может лишь догадываться, как на отключение электричества отреагировали они.
Внезапно со стороны заднего входа раздается громкий звук, будто кто-то не самый осторожный в темноте налетел на что-то, и это что-то со звоном разбилось. От резкого звука Юн чуть ли не подпрыгивает на стуле, по спине пробегает стайка мурашек, а ее душа вмиг оказывается где-то в районе левой пятки.
- Что это сейчас было?